полное интервью для журнала "СТРАСТНОЙ БУЛЬВАР,10",февраль 2005 год.№ 6 (76).

ЛИЧНОЕ ВЫССКАЗЫВАНИЕ ЗЛОГО ПОКОЛЕНИЯ

- Многие актеры приходили и продолжают приходить в режиссуру, от Татьяны Дорониной до Татьяны Догилевой; твой дебют - в русле тех же когда-то «модных» движений или нечто иное?
- Мода - странная вещь: многие ведь выпускают спектакли только ради того, чтобы стать «модными». Откровенно признаются, что в перечне модных имен им хотелось бы занимать первые места. Но ведь в эту ситуацию нельзя впрыгнуть. Модными творческие люди сами не становятся, модными их делают. Смешно же говорить: я, Владимир Скворцов, иду в режиссуру, чтобы сделать супермодный спектакль «Скользящая Люче» или, скажем, «Вишневый сад». В моем случае есть некое прочтение пьесы, которое адекватно нынешнему моему состоянию.

- Подожди с пьесой, о ней мы еще поговорим; откуда взялся сам импульс – сесть за режиссерский столик?
- В актерской карьере наступает какой-то момент, когда понимаешь, что заниматься профессией больше не стоит. «Я устал» или «мне это надоело». Неясно – зачем делать роли и складировать их штабелями. Для меня это профессия, суть которой – открывать в себе что-то новое. А если этого «нового» нет, тогда зачем? Режиссура в таком случае – способ окунуться в новую купель. Лично для меня, я подчеркиваю.

- Но наверняка ведь повлияло на решение то обстоятельство, что в Центре драматургии и режиссуры начинали многие – тот же Михаил Угаров с тем же «Облом офф»?Иначе почему, допустим, не купель педагогики?
- Конечно, атмосфера Центра повлияла. А педагогика… Возможно, я тоже стану когда-нибудь педагогом, когда что-то перестанет получаться или вообще останусь не у дел. Или когда пойму, что без этого не проживу…Но сейчас… Я вообще не понимаю – как в нашем деле можно чему-либо научить? Мой замечательный мастер – гениальная Алла Покровская ничему не учила, не говорила: сделай так или так, она просто прививала нам некую часть себя. И это - единственно правильное решение .Сама профессия постигается с возрастом и с жизненным опытом. Все зависит уже от тебя – насколько грамотно ты можешь распорядиться жизненным багажом. А в институте… Тебя научат, как правильно сидеть за столом, как вести себя с интеллигентными людьми, даже – как быть интеллигентным, но никогда не научат «быть актером».

- Быть интеллигентом – тоже не научат.
- Не знаю. Меня пытались научить – боюсь, тщетно(смех).А еще научили бороться … В 30 лет я совершил над собой некое насилие, вопреки всему .Это - в связи с Обломовым. Тогда я и понял, что надо время от времени так измываться над собственной природой. Иногда это дает положительные результаты.

- Твой Обломов – насилие над собой?
- Более того, вопрос жизни или смерти. Иначе я бы продолжал плыть и плыть по течению. Обломов – это была моя попытка вырваться из ситуации, когда постоянно что-то навязывали. Когда жизнь в профессии становится невыносимой - тогда надо взять судьбу в свои руки и постараться во что бы то ни стало изменить обстоятельства. С Обломовым так и случилось.

- Что же тебя тяготило, что тебе навязывали? Привычные роли, штампы?
-Одно и то же. Было какое – то использование меня… Одинаковые роли, порождающие примитивнейшие штампы. У меня было стремление выскочить из стереотипа, непременное желание найти роль, которая соответствовала бы мне, - очень хотелось жить на сцене ,а не изображать жизнь. У нас многие боятся этой духовной «обнаженки» - поэтому Обломов для меня – целый этап. После – полтора года молчания, далее - сразу пять огромных ролей, потом опять ожидание – не понимаю, чего. Все ведь уже сыграно в тридцать четыре года! Реально, все сыграно! Что дальше? Либо опять измываться над собой, делая из себя «медийное лицо». Клонировать себя, заставляя публику себя запомнить в одном качестве. Либо – опять сделать что-то новое. И вдруг – опять нашелся текст, который абсолютно соответствовал моему внутреннему состоянию… И хотя - я планировал начать ставить года через два, в лет в 35-36, когда, что называется, совсем «приперло бы», случилось это именно сейчас, к тому же – интересных ролей в это время не было, -я был относительно свободен.
- Но режиссура – это еще и определенная технология, сумма навыков. Как удалось, например, стать во главе такой уникальной творческой команды: сценограф, режиссер по пластике, художник по свету…Естественно, ПАН-квартет, но это понятнее.
- Да, квартет был изначально, уже много лет все мы дружим, работаем вместе и с Володей Панковым, и с музыкантами. Но прежде хочу сказать о другом. Вы уже спрашивали о Центре, так вот: удивительное дело, не знаю даже, как и почему, но его руководитель Алексей Николаевич Казанцев дал мне карт-бланш. Это же почти невозможно в «нормальном», обычном театре! А у нас не было даже никаких предварительных показов – Казанцев увидел спектакль лишь за несколько дней до премьеры. Удивительно… Для меня очень важно, что в этой ситуации в меня поверили. Комитет по культуре дал грант в рамках «Открытой сцены» - Алексей Николаевич предоставил возможность осуществить проект под крышей ЦДР. А когда ты чувствуешь, что в тебя верят, дают «зеленый свет» – у тебя растут крылья.
- Центр, похоже, театр нового века – по принципам организации. И команда твоя – тоже следствие его атмосферы?
- Я давно уже определил «мою идеальную модель театра», я всегда знал, как бы мне хотелось, чтобы со мной работали режиссеры ,а работа со многими профессионалами, среди которых не было случайных людей: от Мирзоева до Морфова, от Стуруа до Мокеева или Козака, дала возможность понять методы их работы – и утвердиться в своем. В том числе и в отборе соратников. Я ведь, кроме Володи Панкова, никого из них не знал раньше. Все происходило через знакомых, по рекомендациям друзей. Я уверен, что нужные люди соединяются, так было и с «Облом-оff». Они появляются неожиданно, непонятно откуда, но появляются. (смех) Один мой очень хороший друг познакомил меня с Максимом Обрезковым, сказал – замечательный, чуткий и острый художник. Встретившись с Максимом и видя его работы , я понял, что он соответствует тому, чего мне хотелось бы от сценографа и художника по костюмам...
- Везет с друзьями и кругом их знакомств?
- Я сам не ходил, не смотрел, не выбирал – как-то так получилось, что мы оказались вместе. Вот Андрей Шепелев, уникальный случай, ведь о художнике по свету никогда не пишут, о них писать не принято, а тут несколько рецензий, где о нем говорят как об одном из основных создателей «Люче». Или Катя Кислова, хореограф, которая, как и я, в первый раз работает на драматической сцене, - я был поражен, -насколько профессионально и тонко она выстраивает пластику. Одна сексуальная сцена между Феликсом и Женщиной из супермаркета чего стоит!!! Повторяю – «свои» люди всегда появляются неожиданно, особенно когда в них так нуждаешься (смех)..
- Но ты тогда должен ощущать себя магнитом, центром притяжения?
- Я и ощущаю.
- А приходят именно к тебе или в работу? Или в хорошую компанию – ею и славится Центр драматургии и режиссуры?
- В хорошую компанию. Но есть одна особенность: если бы ставилась другая пьеса, допустим, «Ромео и Джульетта», они вряд ли пришли бы. Хорошие компании разнятся. На мой взгляд, заразительной была сама идея. Поэтому они сразу стали для меня самыми лучшими и близкими: я видел по их глазам, что они в меня поверили, а это дорогого стоит.
- Но идиллии не было, в процессе ругались?
- Ругался в основном я, хотя и не люблю ругаться. Я много отказывал им, но это потому, что они очень много предлагали идей. Поразительно, насколько художники – Макс и Андрей совпадали, насколько они дополняли друг друга, работали гармонично. То же и с Катей, и с Володей Панковым, хотя с ним было больше всего споров – он сам режиссер, у него свое видение. Но для меня главное, чтобы они верили в ситуацию: я не просто что-то делаю, хочу, чтобы каждый из них сделал шаг вперед, свершил нечто новое для себя. У Кисловой – дебют в драмтеатре, у Обрезкова – дебют в качестве постановщика современной пьесы. У Шепелева тоже были работы, но он не настолько признан, раскручен. Для Володи Панкова это тоже дебют в новом качестве –драматического, даже-трагического актера. Разного рода дебюты у каждого, что для меня принципиально. К тому же, хотя у меня много друзей, близких мне по духу, - мне хотелось новых лиц.
- То же и с командой актеров?
- Да. Те же странные обстоятельства «приведенных за руку». Изначально я знал, что будет играть Панков, Лапшина, которая в театре является моей основной партнершей, вошла в проект практически за месяц до премьеры. Диму Мухамадеева я увидел на церемонии «Чайка». Каким-то образом, через знакомых, притянули Колю Шатохина,я увидел Люче в актрисе театра Станиславского Анне Капалевой, а она привела Люду Халилуллину. А мой друг Артем Смола –посоветовал взять на роль женщины из супермаркета Ирину Богданову, звезду театра «Эрмитаж».
- Опять-таки в традициях Центра, где собираются актеры чуть не со всей Москвы.
- И вновь каждый выступает в новом качестве. Панков оказался не только социальным героем, но стал еще и трагическим героем, а он всегда играл клоуна, «петрушку». Анна Капалева – «травести» по амплуа, всегда изображала мальчиков, и никогда – женщин, хотя она сексуальна, женственна. Николай Шатохин очень давно не выходил на сцену, хотя он был ведущим артистом ТЮЗа, но ушел, потом снимался в кино у Муратовой. Ольга Лапшина вообще не играла подобных ролей, а Дима Мухамадеев никогда не был так «тонок». Ире Богдановой тоже не доставались социальные героини – такие «трагические красавицы». У Люды Халилуллиной это вообще вторая роль в жизни… Так что можно сказать, что у каждого был своеобразный дебют. Так мною и задумывалось. Я как режиссер изучал их Первые несколько месяцев репетиций – словно сеанс психотерапевта: они мне изливали все, что с ними происходит, я рассказывал им о своих болях. Мы были равноправны, и я ничего от них не скрывал – они знают обо мне практически все.
- Несколько месяцев? А сколько же длился весь репетиционный период?
- Мы начали где-то в мае, премьера состоялась в декабре.
- Но ведь обычно на спектакль отводится два-три месяца.
- Вообще нормальный спектакль должен подготавливаться долго. Актер должен скучать по роли, по спектаклю, по работе …. Как режиссеру мне в процессе репетиций очень важно ничего не предлагать просто так, из чистой фантазии. И все, что предлагали актеры, я тоже пропускал через себя, проигрывал за одного и за другого, плакал, смеялся… Для режиссера, это, по-моему, естественный путь, когда не просто видеть со стороны (что тоже важно), но чувствовать, проиграть сцену за актера. Думаю, артистам надо быть уверенными в том, что они делают, а я должен быть уверен в том, что они это понимают и чувствуют. Если они видят, что режиссер может сыграть то же в три раза сильнее, они будут знать, куда стремиться. Мы, собственно, только так и работали. Для меня спектакль стал необходимостью, потому что я знал, как надо делать. Моя идея – режиссер не должен быть «чужим», хотя, с другой стороны, дистанцию надо соблюдать. Но режиссер не может существовать для актеров только на репетиции – артисты должны его прекрасно знать. И он обязан их знать. Иначе не случится родства… Мы не смотрели на дни, мы не гнали себя,работали в свое удовольствие, но тем не менее - спектакль был готов за полторы недели до премьеры, а оставшееся время мы его «отшлифовывали, вычищали». А как же иначе? Зачем – «абы как»? Эта история для меня - очень личная. Зачем же выпускать
- Вот мы и подошли к теме и к пьесе. Все, кому спектакль понравился, а таких абсолютное большинство, поругивают пьесу, говорят, что автор должен бы отдать тебе гонорар. Даже те, кто хотел бы принизить постановку – а она, по разным опросам, опережает даже разрекламированный «Лес», - стараются выставить на первый план недостатки пьесы, ничего не говоря, как она звучит в спектакле, как она сыграна.
-Когда вдруг спектакль получился – очевидно все сочли это несправедливым. Естественно,- невозможно просто, чтобы дебютанты врывались в компанию к мэтрам. И, конечно, если кусать, то за самое уязвимое.. Некоторые критики – так вообще видят то, чего нет – заигрывание актеров с залом, хотя у нас «четвертая стена», или «развлекаловку» - про это я вообще не думал - когда актеры играли на прогонах, -на репетициях,- я плакал… Какая ж тут развлекаловка? А иные даже находят в пьесе «важность контекста современной натовской Литвы в сравнении с Литвой советской, родительской.» - Лаура Черняускайте даже руками разводит. НЕ ПИСАЛА ОНА ПРО ЭТО. Лично мне нет никакого дела до «контекстов». Меня волнует сама история, я делал спектакль про себя, и для тех, кто еще способен немного чувствовать…это личное высказывание каждого участника проекта.

Но как раз самостоятельность, независимость, особость и вызывают раздражение, а то и злость «пордвинутых», для которых главное в ином, в скорости: 4-5, а то и больше спектаклей в сезон как знак высокого профессионализма.
- Это их путь, путь тех постановщиков, которые видят в том призвание. Не стоит хулить их или хвалить, они сами его выбрали. Лично я не способен даже понять, как можно, к примеру, делать два спектакля параллельно – если ты, конечно, вкладываешься в них, живешь этим делом.

- Но ведь как актер ты играешь сразу несколько ролей – чуть не каждый день другую, да еще на разных сценах.
- Ну, это другое дело, здесь процесс завершен, ты выдаешь результат. Вроде как папка с файлами, здесь «Облом – off», там – «Люсьет Готье»: просто с утра ты раскрываешь нужный файл.

- Вернемся к пьесе – откуда такая уверенность в правоте своего истолкования, почему пьеса так «легла» на тебя, что можешь сказать в ее защиту? Понятно, что неважный перевод, но, даже учитывая это, согласись, перед нами не «Гамлет».
- А что, надо обязательно ждать «Гамлета» или «Вишневый сад» - и сколько ждать? «Гамлет» - единичный экземпляр. Скажем, давайте все же опираться не на образцы мировой классики.
- Но раз пьеса, скажем так, не блещет литературными достоинствами, стало быть, в ней есть что-то иное, которое так тебя привлекло. Нечто, послужившее импульсом для того самого личностного высказывания – твоего и всей твоей «стаи».
- История, рассказанная в пьесе, тоже воспринята мною как личный выплеск. По форме – совершенно бытовая драма. У меня полтора года назад умер отец, мама осталась одна, а когда я читал пьесу, обнаружились поразительные совпадения. Я ведь не случайно спросил ребят: что, если мы посвятим спектакль – «…маме». Так и написано в программке, не пьеса посвящена, постановка. Я – своей, Макс Обрезков – своей, и другие тоже. Для меня мать в этом спектакле – человек, который остался один и несет свой крест. Взятый добровольно. Жить вместе, что это означает? В пьесе есть слова, что если люди «решили жить совместно, то ты берешь на себя заботу о ком-то. Берешь на всю жизнь». У Черняускайте герой ищет объяснений неудавшейся своей жизни в детстве. Наивный постулат. Глупо думать, что если у тебя сейчас что-то неладно, то истоки в детстве. И все же это так, если покопаться. На характер ребенка влияют издержки воспитания или, напротив, обилие родительской любви. Например, мои бойцовские качества сформированы благодаря родителям. Хотя были и другие обстоятельства, армия, Табаков и пр.
- Олег Павлович был твоим педагогом?
- Он был ректором Школы-студии и не хотел меня брать, не хотел давать диплом, говорил, что из меня ничего не выйдет, - обычная история. Я понял давно уже, что мой путь – преодоление, вопреки если не всему, то многому. Нормальный путь, который закаляет. Я ведь много читал пьес, а вот «Люче» стала моей из-за последней сцены, - она, кстати, и написана особнячком. Только сейчас я понял, что здесь актуальный такой драматургический поворот; помните, как в «Шестом чувстве» с Брюсом Уиллисом? В «Скользящей Люче» - в финале все становится на свои места только тогда, когда антигероиня превращается в героиню, - линия пунктирная оборачивается главной, с очень большим креном в прошлое, в драматизм, в трагедию. Эта сцена и репетировалась дольше других, практически доведена, как говорится, до концертности. Хотя я не ограничиваю ребят, они и в ней могут импровизировать.

- Стало быть, конфликт поколений?
- Для меня – да, хотя не только. Мне в принципе безразлично, где происходит действие. Драматург написала – в Литве, могла – в Англии, в России. Здесь мало что зависит от времени и места, мне она показалась – на все времена. Обычная история про нас.
- А как же с той атмосферой, что создали Шепелев и Обрезков, с той неяркой красотой, которую сразу признают на спектакле все, кто хоть раз был в Прибалтике?
- Я этого и хотел: реалистическое существование актеров требует особого контрапункта – и реалий.
- Понятно, что первоимпульс – твои личные переживания. Но ведь спектакль перерастает в разговор не о частном случае, но о всех вас сегодняшних. Ты ведь собрал примерно одну компанию по возрасту, а это уже разговор о поколении.
- Да, люди где-то в среднем от 30 до 40,но возраст в данном случае – не иметь значения, мы все считаем себя одним поколением.. .
- Единство ваше ощутимо не только по отношению к родителям, но к сегодняшней жизни. Говорите не о былом, пусть там истоки, но пытаетесь разобраться в себе.
- Это уже результат репетиций, когда важна позиция человека, актера ли, любого из творческой группы, а не просто исполнение какой-то профессиональной задачи.
- И тогда на первый план выходит не давняя история, но самосуд героя, Феликса.
- Самосуд, Вы правы, а через него - прощение, понимание и смирение…
- И как от разговора о прошлом стрелку вы переводите на нынешних? Из-за чего все происходит – Она бросила Его, и вот благополучный, легко по жизни скользящий (почище Люче) герой вдруг задумывается о жизни, становится центром повествования.
- Режиссура, как говорила Майя Иосифовна Туровская, это средство избавиться от своих комплексов. Меня самого в жизни неоднократно предавали, подставляли, бросали. Ситуация, типичная для всех семей: конфликты бывают – только у идиотов их нет. Поначалу все прекрасно-восхитительно, потом размолвки, накапливаются обиды – и полный раздрай. Может ли человек разрешить эти конфликты? Я в своей семье пытаюсь, но есть те, кто не в состоянии , особенно это относится к творческим людям.
- И еще одна особенность – герои без корней, без опоры. Не указаны даже профессии, только один – летчик, да и то бывший. Похоже, интересы сместились в сторону личной жизни.
- Проблема все же остается: не бояться заглянуть внутрь, залезть в себя. Боязнь, если так можно выразиться, «расстегнуть душу», посмотреть, что там. Вытащить, вылечить, если надо. Феликс и Люче прошли через испытание. У Феликса есть замечательная сцена с матерью – когда он ,выполняя наставление отца,- «пытается влезть в ее шкуру»… Лично для меня важно, когда люди могут понять своих родителей, принять или простить, – в каком возрасте это происходит? Или не происходит никогда, если мы не в состоянии проникнуть в их души?
- Собственные жизненный опыт и находит для тебя отражение в современной драме? Ты ведь играл и в классике, но для дебюта взял нынешнюю пьесу.
- Не понимаю, зачем сейчас ставить, допустим, в очередной раз «заезженный» классический текст?- Только для того, чтобы сказать – «АХ!Я ПОНЯЛ! КАК ЖЕ ЭТО АКТУАЛЬНО»? И так из года в год,из века в век – одно и то же –поставить-так как никто не ставил, сыграть, как никто не играл…Соц.соревнование какое-то … - Но ведь многие из тех, кто провозглашал приоритет «новой драмы», преспокойно оборотились к классике. Даже цинично: Серебренников пел ей хвалу, уже репетируя «Мещан», и цинизм ощутим в его работах. В классику переносятся приемы, использованные для современных текстов. Тебя не страшит подобная перспектива?
- По Пушкину: не сужу о людях цеха, к которому сам вдруг стал принадлежать. Это их путь. Вполне возможно, что моей следующей постановкой станет не современная история , а классическая.
- Но чем-то она привлекает? Возможностью разговора поверх текста, хорошими ролями?
- Мы уже говорили о поколении. Вот я – представитель моего поколения, в 34 года моя пьеса – «Люче»,это тот текст, который соответствует моему внутреннему ощущению. Не исключено, что в 35 «моей» станет, скажем, «Тень» Шварца, в 36 – новая пьеса Угарова. А в 37 – «Отелло», я говорю о режиссуре. Каждый день диктует новые обстоятельства, новые правила жизни, новые способы существования и самовыражения. В любой драматургии заложен конфликт между поколениями. На данном этапе мне интересен путь моего поколения, поколения 30-летних. Мы были рождены при одном строе, потом не смогли понять перестройки 86-87 годов, и шагнули в капитализм. У более молодых, рожденных позже, не было адаптации, они сразу могли действовать. А наше поколение было зажато. Как сказал Оскарас Коршуновас, с которым я сейчас работаю, это-«злое поколение». Долгое время нам не давали дороги, и от невозможности высказаться начался «сезон накопления». И как итог - качественный прорыв. Хватит быть лузерами. Так вот ,- мне интересно куда мы придем… И какие будут на этом пути свершения и открытия…

- Почему же тогда сомневаешься, стоит ли тебе продолжать режиссерскую линию? Тоже не хочешь подпасть под общий ранжир?
- По счастью, у меня есть основная профессия, сейчас много предложений – надо распределиться. «Люче» для меня первый этап. Вот, как у Панкова: его «Красной ниткой» стала международным хитом, хотя в Москве спектакль недооценили; теперь Володя созрел для нового проекта. И мне тоже надо понять себя. Режиссерское дело не такое простое, хотя накоплено достаточно.
- Ты работал во многих театрах разного вида, и в антрепризах, и в стационарах. В свете навязываемых реформ – какой тип театра кажется наиболее рациональным, где меньше формальности и больше творчества?
- Хороший спектакль, а именно он является конечной точкой, может возникнуть где угодно. У фоменок или в Малом (стационары), в антрепризе («Три высокие женщины» - из последних) или в Центре Казанцева. Единственное – не надо революций, в том числе проводимых сверху.

беседовал Геннадий Демин