Полное интервью для газеты "КУЛЬТУРА",№13, 7-13 апреля 2005 года.

Я ДОВЕРЯЮ САМОМУ СЕБЕ

Существуют актеры, которым спокойное течение творческой жизни не по душе. Вместо того чтобы служить в одном театре и играть те роли, которые достаются, они активно занимаются поисками себя. Владимир СКВОРЦОВ - как раз из таких, неугомонных. Ведущий актер Театра "Et Сetera", он к тому же звезда Центра драматургии и режиссуры п/р А.Казанцева и М.Рощина, самый известный столичный Обломов и человек, о котором говорят, что он может сыграть все. В эти дни Скворцов сыграл главную роль в спектакле "Смерть Тарелкина" (режиссер Оскарас Коршуновас, Театр "Et Сetera"). А в середине сезона состоялся его режиссерский дебют: в Центре драматургии и режиссуры Скворцов поставил пьесу Лауры-Синтии Черняускайте "Скользящая Люче", и спектакль сразу обратил на себя внимание. Актер сам начал разговор именно с этой работы
-- “Скользящая Люче” - это команда людей, пришедшая в театр не за тем, чтобы сделать карьеру. Ошибочно думать, что молодое поколение хочет непременно одного – во что бы то ни стало прорваться. Мы ничем не отличаемся от более старших поколений. Абсолютно. Но - смотрите,- важно совсем другое – все мы занимаемся одним делом, просто у каждого поколения существует свое видение того – каким театр должен быть. Скажем, -я придумал свой мир, свою модель театра, которая основана, прежде всего, на собственном позитивном отношении к тому, чем я занимаюсь. Актер – это вообще профессия для альтруиста. За свой труд мы получаем не так уж много денег, к тому же – во время процесса подготовки спектакля - совсем не знаем, получится ли он; ведь когда идут репетиции - нам неизвестно, что будет в итоге. И для меня очень важно, что я могу приходить на свою работу не как «на работу», а как на «отдых».Немного банальное определение, но по - сути верное. Для творческих людей - высшее достижение, когда любимая профессия становится для тебя как хобби. Скажем, летом я снимался в кино – и прекрасно провел время. И театр для меня – это отдых. Я не могу позволить себе насиловать себя работой. Не имею на это права… При этом - есть некие мои личностные прорывы, есть границы, которые я определяю. Никто не знает мой «профессиональный потолок», да я сам его не знаю – чем дольше живу, тем выше он поднимается. Это нормально. Но для меня постижение неких ступеней не есть мучение: я стараюсь превратить их в творчество .
-- Но муки все-таки бывают?
-- Они случаются, когда переходишь на новый этап.
-- А существует проблема под названием “роль, которая не получается или не нравится”? Ведь это тоже муки творчества.
-- Это две большие разницы. Роль может не получиться не в силу твоей бездарности или профнепригодности, а просто в силу того, как не сошлись на небе звезды. Случается так, что собралась замечательная творческая группа, а что-то не срастается…. Нельзя в нашем деле предсказать удачу… Практически никогда… Другое дело, когда имеешь дело с нелюбимой ролью. У меня есть пара таких ... Данная ситуация зависит уже от качества спектакля, и от продолжительности его жизни : какому-то на роду написано идти три сезона, а какому-то два представления. Единственный выход – либо это полюбить и принять, либо сразу отказываться. Опять же – последний вариант в репертуарном театре невозможен. Или - я не могу, скажем, позволить себе вывестись из какого-то спектакля, потому что на мою роль не будут никого вводить, спектакль прекратит свое существование, и другие артисты останутся без любимых ролей.
-- То есть дело еще и в человеческом факторе.
-- Конечно. Без этого я не вообще не мыслю существование в данной профессии. Естественно, подписываясь на работу, нужно пытаться просчитать все «за» и «против». Скажем, мы не можем часто играть «Облом-оff» в силу занятости артистов. Когда мы еще были никем, и звать нас было никак, мы могли играть его по нескольку раз в месяц. Сейчас идет он редко, - и для нас, и для театралов - это целый праздник. Радостно, что спектакль, созданный несколько лет назад все еще – жив и играется с удовольствием. Потому что рядом – люди одной с тобой группы крови…
-- Конечно. Хотя в прошлом году ты как-то сказал, что не хочешь больше играть эту роль, потому что больше не чувствуешь…
-- Я каждый год подхожу к какому-то пределу, когда, кажется, все уже сказано. В свои тридцать пять я сыграл уже очень много – у меня огромный репертуар. По – сути,- сыграл все, что возможно, я имею ввиду «человеческие темы». И все равно - каждый раз надо идти дальше, или в сторону, но все равно- двигаться, понимая, что вот этой ролью что-то подвинешь внутри себя, а эта станет актерским проектом, который просто интересен в силу разных обстоятельств.. Одна работа все равно отталкивается от другой. Вот сейчас благодаря “Смерти Тарелкина” я решился на другой проект, задуманный еще год назад. Он будет связан с конкретным историческим именем, и мне очень интересно поработать с таким материалом.
-- То есть тебе интересно войти в некую конкретную судьбу, и до этого у тебя не было такой работы?
-- Да, до этого было мое некоторое самовыражение, а сейчас хочется и нужно дистанцироваться от себя.
-- К вопросу от “Обломове”: ты где – то сказал,что у спектакля открылось «третье дыхание»,а оно отличается,скажем, от второго?
-- Конечно. Что касается лично меня, то когда мы репетировали, у меня была задача сыграть эту роль, потому что я просто не смог бы жить, не сделав этого. Когда все получилось, и мы оказались завалены потоком положительных оценок, первый этап закончился. Я стал думать: вот я сыграл то, что хотел, а что дальше? А дальше – тишина. А потом открылось «второе дыхание»… Сейчас вот - третье, основанное на моем постепенном взрослении...Конечно,- Вообще любую боль в роли надо искать через себя, это мое убеждение. Боль рождается внутри. Про это нам, своим ученикам ,говорила в школе-студии МХАТ наш Мастер – Алла Покровская. И, репетируя собственный спектакль - как режиссер, я осознавал, что только так и надо работать.
-- Наверное, потому, что ты много работал с чистой формой, тебе был так важен Обломов…
-- Думаю, если бы я тогда не сыграл эту роль,- возможно, ушел бы из театра. Все сложилось странным образом – я взял на себя первоначальную ответственность за то, что я во что бы то ни стало хочу это сыграть. Слава Богу, Михаил Угаров – оказался мне родным по духу человеком. Когда мы репетировали, – ни у кого из участников не было такого банального желания - как сейчас многие мучаются этим - «я хочу попасть в модный проект». Модных проектов вообще не существует. Модными они становятся уже после рождения, скажем,-. «Облом-off» стал востребован после того, как было сыграно несколько спектаклей. И «Скользящая Люче» тоже…
-- Но “Люче” сразу стала модным проектом.
-- Я не понимаю этого…
-- А все-таки, почему так получилось? Почему такая истерика вокруг?
-- С одной стороны, мне это приятно, с другой - у меня нет сил и времени это осознать. Скажем, после “Обломова” у меня был год обдумать –почему так получилось.. А тут…Я так устал после премьеры, что мне все равно. Я знал, когда мы репетировали, что спектакль не мог не получиться. Для меня это была не просто проба себя в режиссуре, а принципиальный мощный ход. Мой личностный ход вперед.
-- А что было для тебя важно? На что важно было ответить, что важно было почувствовать?
-- Тут опять параллели с Обломовым. Эта работа стала этапом в моей жизни. Серьезным, новым этапом.. Тогда эта роль казалась пределом…. Потом - год молчания, дальше случилось несколько проектов, которые были в разной степени для меня важны – и “Люсьет Готье”, и “Половое покрытие”, и “Свадебное путешествие”. А потом опять наступила тишина. И тут я понял, что опять необходимо все опять взять в свои руки… Нельзя постоянно вариться в одном. Есть куча путей. К тому же ведь это скука смертная – заниматься все время одним и тем же. Я не перестаю удивляться и восхищаться Мишей Угаровым, который находит в себе силы и пьесы писать, и спектакли ставить, и заниматься Театром ДОК, и кино снимать. Почему нельзя позволить себе творить в разных пространствах?
Актерство в театре – это полуответственность, а в кино – вообще безответственность. Театральная режиссура – это ответственность за все. Для меня было важно именно это: я хочу за все отвечать.. Я почувствовал весь интерес этого процесса. Ты отвечаешь за провал или за успех, и спросят с тебя. Неважно, любят меня критики или зрители, если что-то не получилось – то оно не получилось.
-- А если бы действительно не получилось?
-- Миша Угаров правильно говорит: “Ну что с меня взять, я же не режиссер!” И я тоже – я актер, пробующий себя в режиссуре. Мне было было важно сделать. К тому же когда ты живешь только этим, – не может не получиться. Когда это настолько личное, когда это настолько в тебе. К тому же мне было на кого равняться. Я работал с прекрасными режиссерами: и со Стуруа, и с Мирзоевым, Мокеевым, Морфовым ,Козаком – огромный бесконечный список. Их модели театра, я мог сублимировать и сделать из этого нечто свое. Мне всегда было важно, как режиссер со мной общается, и как он делает спектакль. Важно сопрягаться с личностью режиссера, важно, чтобы режиссер был моим другом, а не тираном.
-- А забравшись в шкуру режиссера, ты понял что-то новое про себя как про актера?
-- Конечно, я понял много разных вещей. У меня семь актеров , и они - словно мои дети. Сначала я дистанцировался от них, потом произошло какое-то совмещение, теперь они –«моя плоть и кровь». Когда перед каждым спектаклем я провожаю их на сцену – это страшное дело. На премьере со мной случилась просто внутренняя истерика, -настолько я нервничал за них. Хотя-я знал, что все пройдет хорошо, спектакль был обкатан, вычищен до мелочей. Но это было настолько странно- на сцену выходят они, а я остаюсь их ждать…. Работая с ними, я будто – бы видел себя со стороны. И балдел, насколько они соответствовали моим проявлениям…Ошибки у нас одни и те же…
-- А вдруг тебе захочется поставить еще спектакль? Не пугает, что опять будет ощущение такого “сроднения” с артистами?
-- А как же иначе? Окунувшись в режиссуру, я понял, что нельзя заниматься параллельно чем-то иным. Весь мой организм должен быть сосредоточен только на одном. Когда я, скажем, готовлю роль, то отменяю все остальное. Не понимаю режиссеров, которые ,выпуская один спектакль, при этом репетируют другой, на носу - премьера третьего, а в загашнике – уже четвертый. На время репетиций «Скользящей Люче» я отказался от всех актерских проектов, чтобы не отвлекаться. И все время думал только о спектакле, о команде талантливых людей, которые поверили меня и пошли за мной.
Когда мы работали, я много показывал - именно как – режиссер , проживая при этом на двести пятьдесят процентов, а они видели и понимали, что это все реально сыграть. Я часто плачу , на этом спектакле, и не потому, что я - сентиментальный человек, - порой мои актеры настолько точны, что это пробивает мою защиту. Причем, пьеса Лауры-Синтии Чернаускайте - не мелодрама , а достаточно серьезная история. И что плохого в том, что она сентиментальная? Если вдуматься – вся наша жизнь состоит из сантиментов. А для русских зрителей это вообще очень важно - почувствовать сердечный отклик от увиденного на сцене. Нам ментально близка эта сердечность. Зачем головой-то чувствовать?
-- И все равно мне не дает покоя вопрос: почему именно “Люче”? Ведь если ты хотел рассказать человеческую историю, то можно выбрать что-то еще, более качественное по драматургии. И ты со своими актерами сделал куда больше, чем было в ней заложено.
-- Мне-то кажется, что мы сделали гораздо меньше, чем в ней заложено. Когда ругают пьесу, и хвалят спектакль - я не понимаю этого…Как из плохой пьесы может получиться хороший спектакль.?.. Это- нонсенс.
На самом деле я очень много искал. Дебютировать классикой мне было совсем неинтересно. К тому же в бесконечных постановках классики мне видится эдакое “вот я наконец понял, как это должно быть”… Все уже давно поставлено! Не надо мне сыпать трактовками! Для меня была важна сама история, история про людей.. Мне посоветовали “Люче”. И она меня «зацепила». Особенно - финальная сцена, переворачивающая всю историю. От нее стало разматываться все остальное. Для меня – это история вне времени, о вечном, и нет тут никакого “конфликта с постсоветской Литвой”. Насколько чудовищно существуют люди, оставшись без своей второй половинки… Когда любящие люди остаются одни, половинка начинает засыхать, умирать. Все люди проходили через расставание… Вот и я нашел в «Люче» моменты моей собственной жизни…
-- Наверное, это личное для каждого нормального человека.
-- И ребятам это оказалось не менее близко. Ведь мы не просто делали ролевой или психологический разбор пьесы. Наши первые репетиции были похожи на сеансы психоанализа: мы садились и рассказывали друг другу все про себя. С одной стороны, мы относились друг к другу очень уважительно, с другой – дистанция между нами была сокращена до минимума, с третьей – мы не позволяли себе никакого понебратства. Они мне доверяли, и это было очень важно. Все создавалось в атмосфере обоюдной любви.Может, поэтому сложилась удивительная команда. В театре очень важна это понятие “команда единомышленников”, в противном случае – ничего не получится. Это- закон.
-- Но ведь к какому-то пониманию своих артистов ты приходил уже в процессе работы?
-Конечно, и все они а процессе работы над спектаклем стали мне родными людьми. Кроме Володи Панкова, Оли Лапшиной и Ани Капалевой – я практически никого не знал. С Димой Мухамадеевым я познакомился на одной из вечеринок, Колю Шатохина и Иру Богданову порекомендовали мне друзья, а Люду Халилуллину привела за руку Аня Капалева, играющая Люче.
-- Вернемся к актерским радостям; ты довольно много работаешь с современной пьесой, но были у тебя и абсолютно классические опыты; существует ли разница драматургического языка? И в чем она для тебя?
-- Знаешь, есть язык поколения, который определяет. Скажем, у Оскараса Коршуноваса, с которым я работаю сейчас над “Смертью Тарелкина” .получается удивительно современный спектакль. Текст Сухово – Кобылина – сейчас звучит так, будто его автор наш современник. А спектакли Володи Мирзоева? Тот же “Хлестаков” , ставший культовым в силу того, что Гоголь зазвучал по-новому, в духе времени…Режиссерское поколение сегодняшних тридцатилетних имеет право на свой язык. Думаю, следующие несколько лет будут за нынешними тридцатилетними. Хотя лично для меня, безусловно, интереснее рассказывать новые оригинальные истории. К сожалению,сегодня есть разница: классический текст преподносят через “как”, а современный – через “что”. А уже процесс производства вытекает из истории. Все зависит от языка, выбранного режиссером. Отсюда уже выстраивается способ твоего актерского существования; многое зависит от того, насколько ты коммуникабельный человек, и можешь подстроиться под разные системы координат.
-- Мне кажется, что у тебя очень непростые отношения с самим собой…
-- У кого же они простые? У любого человека есть выбор – доверять себе или не доверять. Это самая большая проблема творческого человека в принципе. Я пришел к тому, что я себе доверяю. А иначе нет смысла ни в чем. Во всяком случае, сейчас, когда я работаю, у меня уже нет такого “получится – не получится”. Для меня есть, прежде всего, попытка открыть себя по-новому.

беседовала Алиса Никольская